СТРЕЛЬЦОВА ВСЕГДА БУДЕТ НЕ ХВАТАТЬ НАШЕЙ СБОРНОЙ.
Когда в 1956 году футбольная сборная СССР выиграла олимпийский турнир в Мельбурне, блиставший там 19-летний Эдуард Стрельцов остался без медали. Вручали их только участникам финального матча, а как раз его-то и пропустил юный форвард. Место Стрельцова на поле занял один из ветеранов, попросивший тренеров дать ему последний шанс стать олимпийским чемпионом. Эдик же тогда лишь махнул рукой: «Ладно, я еще молодой, успею взять свое...».
Так уж повелось со времен Пеле, что десятый номер на футболке считается у игроков самым престижным. Но еще до того, как мир открыл для себя в 58-м Пеле, у нас в стране болельщики уже три года ломились на стадионы, чтобы посмотреть на «десятку» по фамилии Стрельцов.
За рубежом первыми оценили его шведы, когда в 1955 году Эдуард забил им три мяча в Стокгольме. «Да мы и пятьсот лет готовы ждать такого футболиста у себя в команде», — восхищались им после матча шведские тренеры. Как выяснилось позднее, эти слова не остались без внимания в Советском Союзе. О них неожиданно вспомнили спустя три года, перед самым началом чемпионата мира в Швеции, где могли лицом к лицу встретиться две легенды мирового футбола — Пеле и Стрельцов.
...Его арестовали в ночь с 23 на 24 июля 1958 года, за сутки до отъезда на мировой чемпионат. Ошарашенным футболистам и тренерам сборной об этом сообщил милиционер, приехавший на спортбазу в Тарасовку, прямо в столовой, где завтракала команда. Не будь это сказано официальным представителем органов, никто бы не поверил, что где-то на загородной даче Стрельцов изнасиловал женщину, да еще и избил ее, причинив «легкие телесные повреждения с расстройством здоровья», как было записано в протоколе.
— Эдик? Изнасиловал? — переспрашивали футболисты. — Да на него бабы сами вешаются, как пальто в гардеробе...
Но то были эмоции, а из искового заявления пострадавшей гражданки Лебедевой следовало, что Стрельцов вместе с Огоньковым и Татушиным завезли ее на дачу к их общему приятелю летчику Тарханову, где она и была изнасилована.
Сборная отправилась в Швецию, Стрельцов — в Бутырку. Потом был суд, где чуть ли не главным свидетелем правдивости Лебедевой выступал синяк под глазом. Лебедева, надо сказать, несколько колебалась, обвиняя Эдуарда, даже написала было заявление в прокуратуру, что-де прощает его. Но потом вдруг передумала прощать. Приговор же удивил даже видавших виды судебных спецов — 12 лет лагерей с предписанием «использовать на тяжелых работах».
Сегодня, по прошествии стольких лет, трудно дать оценку тем событиям с чисто юридической точки зрения. Были, правда, свидетели, но Михаил Огоньков уже умер, а Борис Татушин, едва речь зашла о злополучной ночи в дачном поселке, отрезал: «Не хочу и вспоминать то время...»
Может, обида? Ведь их с Огоньковым сразу вывели из сборной, поставили, по сути, крест на спортивной карьере. Но не меньшую обиду в таком случае должен держать на Стрельцова и тогдашний начальник сборной СССР Владимир Мошкаркин, сразу снятый с должности «за развал воспитательной работы в коллективе».
— Нет, обижаться я не вправе, — говорит Владимир Васильевич.
— Сам поддался на уговоры игроков и отпустил их за день до отъезда в Швецию со сбора в Тарасовке проститься с родными. Утром они должны были все явиться к завтраку... Прояви я стойкость, не пойди на поводу у команды, Эдик в Швеции, глядишь, и Пеле затмил бы. А что до обиды Татушина... Не обиду он чувствует, а вину. Он-то и есть главный виновник. Кто такая Лебедева? Подруга его знакомой. Татушин и свел их, увлек на дачу. Я не верю, что то несчастье, которое обрушилось на голову Стрельцова, а заодно и на наш футбол в целом, просто случайность. Слишком уж целенаправленно давили на Эдуарда последние год-два.
Провокация? Что ж, провоцировали его действительно нередко, но так, по мелочам. Когда «Торпедо» приезжало играть, скажем, в Ленинград, Донецк или Тбилиси, Стрельцова норовили заманить в ресторан, подсунуть молоденькую студентку. Цель была ясна — на поле он должен выйти усталым, невыспавшимся, а уж без своей грозной «десятки» торпедовцы выглядели не столь серьезными соперниками. Даже в Венгрии, куда сборная приехала на товарищеский матч, Мошкаркин стал очевидцем, как Эдуарда знакомили в гостинице с эффектной девицей.
Нет, он не был бабником. Просто общительный парень, сразу ставший кумиром миллионов, оказался не в силах устоять от всяких соблазнов, похвал, признаний любви. Отложил отпечаток на его характер и неудачный первый брак (жена его подала на развод сразу, как он получил срок).
Но главное, что вредило ему всю жизнь, — это слабохарактерность, неумение отказать навязчивым дружкам, для которых пропустить рюмку с «самим Эдиком!» означало войти в историю.
И все же не эти мелочи не дают до сих пор покоя Мошкаркину. Был план, считает он, убрать Стрельцова с горизонта футбольной славы. С одной стороны, стал как бы бельмом на глазу слишком ярким, слишком любимым. С другой...
— За несколько дней до отъезда на чемпионат меня вместе председателем Спорткомитета СССР Романовым пригласили в ЦК на комиссию по выездам. И там вдруг нам говорят: «Есть мнение, что Стрельцов намерен остаться в Швеции. Так что пускать его туда не стоит». Мы с Романовым рты разинули. Кинулись убеждать отстаивать. Кое-как уговорили, получили «добро», но беседа крепко засела в голове. Припомнилась Швеция, где еще в 55-м услышал, что, мол, Стрельцова там готовы ждать хоть пятьсот лет. Те слова наверняка слышал еще кое-кто. Увы, спустя три года, мы его все-таки потеряли...
Жизнь в зоне Эдуард встретил мужественно. Бытует мнение, что с ним там обходились вполне по-божески — футбол, дескать, великая игра, а потому все, от зэка до начлагеря, должны уважать и великих игроков.
«Да он в зоне только и делает, что мяч гоняет, — судачили болельщики. — Гордость лагеря!»
А на адрес матери Софьи Фроловны шли письма:
«Мама, извини, что долго не писал. Все это время находился в Кирове на пересылке и думал: куда меня везут? И вот я приехал в знаменитый Вятлаг. Здесь все связано с лесом, в общем, лесоповал. Сейчас, то есть первое время, трудно работать. Грузим и колем дрова. И так за этим занятием целый день. За день так устаешь, что руки отваливаются».
Были и другие письма, не матери, а друзьям, где Стрельцов описывал, как измывались над ним в зоне, особенно в первые годы заключения. Однажды чуть до смерти не забили: зона есть зона, там свои понятия о великом. Позднее эти письма попали на глаза второй жене Эдуарда — Раисе, на которой он женился сразу после досрочного освобождения зимой 63-го.
— Он был очень недоволен, — рассказывает Раиса Михайловна, — что я случайно узнала правду о лагере. Сам же на эту тему не то что не любил говорить — клещами было не вытянуть.
Кировская область, потом Тульская, Электросталь... Менялись лагеря, менялось начальство. Где-то было тяжко жить, где-то полегче. Под Тулой, например, Эдуард даже мог тренироваться.
— Помню, приехал его навестить, — рассказывает Валентин Козьмич Иванов, товарищ Стрельцова по «Торпедо» и сборной, — накануне письмо получил, где Эдик мяч попросил привезти. Привез. Обрадовался он, как ребенок новой игрушке. Тогда я и решил для себя: погоди, мы еще с тобой поиграем.
Любители футбола со стажем хорошо помнят, конечно, тот замечательный тандем Стрельцов — Иванов, который сокрушал всех и вся в 50-х годах. Дождались болельщики, увидели их опять вместе уже в 65-м. Как в лучшие времена, Эдик изящно пяткой отправлял в прорыв Кузьму. Могли бы они так же вместе сыграть и на чемпионате мира-66 в Лондоне? Кто знает... Иванов покинул сборную незадолго до мирового первенства, ну а Стрельцов, по сути, еще оставался невыездным: возражал Демичев. А Брежнев, говорят, хоть и слыл ярым любителем футбола, промолчал по этому поводу...
Но как бы то ни было, форму Стрельцов набирал быстро. В 1967 году по результату опроса журналистов его признают лучшим футболистом года, вводят в сборную, а год спустя он забивает 21 мяч в чемпионате, чего не добивался и в молодости. Лишь тяжелейшая травма остановила дальнейший его путь в большом футболе. К тому времени ему уже вернули звание заслуженного мастера спорта. Так он добился спортивной реабилитации. Однако куда дороже для Эдуарда была другая реабилитация.
— Как только Эдик опять начал играть, — говорит Раиса Михайловна, — его друзья стали требовать пересмотра судебного дела. Но странная вещь! Из архива в суде пропала масса материалов. Так и ушел он из жизни запятнанным...
Раиса Михайловна поведала, как переживал он, когда они вместе вылетали в Италию в 66-м году. То был его первый выезд за рубеж после освобождения. До последнего момента, уже сидя в самолете, все ждал, что вот сейчас придут за ним и выведут из салона.
Когда, наконец, взлетели, жена спросила: «Теперь ты понял, что все позади, что можно обо всем забывать?»
Стрельцов промолчал. Он не считал, что все можно забыть.
Ушел из жизни запятнанным... В удивительной все-таки стране мы живем! Десятилетиями нам внушали, как мы богаты талантами и одновременно без устали топтали их. В спорте одним из таких талантов был Эдуард Стрельцов — бесспорно, самый яркий игрок в истории отечественного футбола. В Мельбурне он отмахнулся от золотой олимпийской медали со словами: «Успею еще взять свое...». Увы, не успел. Три чемпионата мира пропустил Стрельцов, и все эти годы мы вздыхали, остро ощущая, сколь не хватает его сборной. И еще долго, похоже, не будет хватать. Потому-то и вспомнили мы о Великом Эдике в преддверии очередного чемпионата.
Александр Моргин, «Известия»
